Владимир Сорокин / Vladimir Sorokin

«Перечитываю Сорокина «Метель». Ай да Сорокин, ай да сукин сын. Тут тебе и Пушкин, и Чехов, и Гоголь. И концовка достойная и «Муму», и финала «Отцов и детей». Ваша отношение к Сорокину».

Как раз «Метель» мне нравится больше всего. Очень нравится мне рассказ про белую лошадь – один из самых последних и, по-моему, потрясающих. Это вот тот случай, когда Сорокин не пародирует, а выдумывает свое, естественно, опираясь на огромный пласт советской литературы, но выдумывает гениально. Вот это иррационально… Вот это глаз этой лошади, в который смотрит девочка – это потрясающе, конечно. Из прозы его мне больше всего нравится, как и матери, в общем, «Тридцатая любовь Марины». Очень точно она изображает сущность этой женской власти, женской эпохи.

Конечно, мне чрезвычайно нравится его сборник «Первый субботник», почти весь именно как пример замечательных пародий. И, пожалуй, мне, скорее, нравится «Сердца четырех», но у меня сложно к ним отношение. Эпоха поймана гениально, но, на мой взгляд, есть некоторый перебор по части омерзительного. И, вообще, такое есть чувство, что все-таки концентрация там чрезмерна мерзости. Иначе бы вещь действовала лучше, позволяя оценить изящество фабулы, саму прелесть и оригинальность структуры.

Кира Муратова: «То, что мы называем «кич» или «безвкусица», мне не чуждо»

В конце октября 2004 года в Киеве состоялся XXXIV Международный кинофестиваль «Молодость». Важнейшими его событиями, несомненно, стали долгожданная украинская премьера «Настройщика» Киры Муратовой и мастер-класс режиссера. Мы публикуем расшифровку этой беседы Киры Георгиевны с прессой и студентами, состоявшейся в Синем зале Киевского Дома кино.

<...>

— А какую книгу вы сейчас читаете?

— Никакую — у меня глаза болят.

— Но какая-то настольная у вас есть?

— Скорее, «наполочная», и не одна — те, что лежат на полке над кроватью. Там книги совершенно разные. Толстой, Петрушевская, Сорокин, Лимонов — то, что я люблю перечитывать, хотя бы кусочек какой-то, открыть и читать. Бродский, может, там стоит, хотя в последнее время я не читаю.

— И за что вам нравятся эти писатели?

— У Сорокина нравится его страдание и его бесстрашие. Только идиоты считают Сорокина циником, а не страдальцем. Все те иголки, которые его колют, все те пытки, которые его мучают, он называет своими именами и умеет это сделать художественно. Глубоко, глобально. Правда, не всегда. А Лимонов мне нравится за то же, за что Пушкин: он так владеет языком, так умеет выразить самую сложную, или безумную, или умную свою мысль — так легко, как вода течет… Его владение языком фантастично, просто у него это в прозе, а у Пушкина в стихах. Я могу соглашаться с ним или нет, но всегда ценю это свойство — он хозяин языка.

— А желание экранизировать кого-нибудь из этих писателей у вас есть?

— Еще какое, но я всегда отказываюсь. Перечитаю и думаю: как все замечательно, но не надо это трогать. Надо просто читать и любоваться, и пусть оно пребудет. У меня не возникает достаточно активных отношений с этими — хорошими — произведениями литературы. Не то чтобы книга, которую я берусь экранизировать, обязательно должна быть плохой, но в ней должны быть какие-то пробелы, либо какие-то когти торчать, какие-то заусеницы, что-то, что я хочу доделать, переделать, воплотить. Должен родиться активный контакт с литературным объектом.

<…>

Кiра Муратова. Опитувальник Марселя Пруста

<...>

— Ваши любимые писатели?

— Людмила Петрушевская, Лев Николаевич Толстой. Лимонов. Достаточно.

<...>

Муратова: Думаю, в Украину Крым не вернется, но может, Россия развалится

[Кира Муратова:]
— <...> Многие думают словами Евгения Евтушенко, что поэт в России больше, чем поэт, а я не думаю, что он больше. Это просто что-то другое. Всегда требовали от поэтов, режиссеров пророчеств, а это неправильно. Есть злые поэты, аморальные — и все равно они бывают безумно талантливыми. Есть такой писатель Эдуард Лимонов. Он — безумно талантливое существо, но при этом злое и аморальное. Но я прощаю ему очень много вещей, потому что он талантлив. Это такой отдельный случай. Среди окружающих талантливых людей ценю, а бездарности мне безразличны.

[Ирина Миличенко:]
— Но такое и среди актерской братии практикуется. Хорошие актеры часто в жизни являются не очень хорошими людьми.

[Кира Муратова:]
— Актерство — это вообще что-то другое, это такая мимикрия, более простенькое, чем Лимонов. Я говорю про злых гениев, а вы про слабых, дураковатых. Многие режиссеры считают актеров глупцами, но они вовсе не все дураки. Некоторые — да, но при этом очень даровитые дураки. <...>

«Это просто буквы на бумаге…» Владимир Сорокин: после литературы / серия: «Научная библиотека» / под редакцией Е. Добренко, И. Калинина и М. Липовецкого // Москва: «Новое литературное обозрение», 2018, твёрдый переплёт, иллюстрации, 712 стр., тираж: ???? экз., ISBN 978-5-4448-0912-9

аннотация: Творчество крупнейшего современного русского писателя Владимира Сорокина (р. 1955) представлено в настоящей книге во всем многообразии его интересов. В статьях, вошедших в сборник, рассматриваются как общие принципы его поэтики, так и отдельные произведения. Анализ текстов, написанных в позднесоветском андеграунде, подхватывают интерпретации его постсоветских бестселлеров, пьес, киносценариев и поставленных по ним фильмов. При этом Сорокин рассматривается не только как писатель, но и как медийная фигура, творящая персональный миф. В книгу вошли наиболее яркие работы, написанные о Сорокине на протяжении всей его творческой карьеры. Их авторы — известные исследователи и критики, следившие за творческой эволюцией Сорокина в течение нескольких десятилетий. Книга включает также прежде не публиковавшиеся статьи, а также избранные интервью писателя.

1

Любовь, а тем паче секс, в книге Сорокина «Тридцатая любовь Марины» происходит не в постели, а в языке.

Этот парадокс не сразу заметен, потому что роман постоянно эволюционирует, меняя стилевую и жанровую природу и приспосабливаясь к ней. Сперва автор выдает свою книгу за «советский Декамерон». Сходство усугубляет то обстоятельство, что, как и у Боккаччо, это — пир во время чумы, которую Марине, героине романа, заменяет советская власть. «Она ненавидела государство, пропитанное кровью и ложью, расползающееся раковой опухолью на нежно-голубом теле Земли».

Делая плакатное заявление, автор открывает призвание своей героини. Марина у Сорокина, как Джулия в книге Оруэлла «1984», мстит идеологии тем, что размывает тоталитарный монолит, найдя уязвимую щель в его устройстве. Собственно, именно поэтому Сорокин и сделал ее героиней, а роман — «женским».

— Женщина в советской ячейке была самым деидеологизированным звеном, — объясняет свой выбор автор, — она находилась под действием двух взаимоуничтожаемых сил: природы, идущей через вагину, и идеологии, которой пытались наполнять голову. Эти силы не могли найти консенсус: либо надо зашивать вагину, либо отрезать голову.

Мир Марины предельно сексуализирован и максимально циничен. Принципиальная блудница, она спит и с диссидентами и с партработниками. Явно отличая одних от других, она и теми и другими пользуется не по назначению. Для нее секс — средство обмена своего тела на чужие духовные и материальные блага. От одних Марина получает вдохновенно исполненный ноктюрн Шопена, от других — богатый продуктовый заказ из спецраспределителя. Любовники дают ей все, кроме удовлетворения.

Другое дело — женщины. Чтобы подчеркнуть разницу, Сорокин начинает роман подробным описанием двух половых актов. В первом Марина выступает бесстрастным наблюдателем, не участницей сексуальной эскапады, а хорошо налаженным инструментом мужской похоти. Дотошно задокументированный ход соития показан ее глазами и рассказан аналитическим языком, лишенным всякой претензии на эмоции, что подчеркивает кода якобы любовного свидания. «Марина лежала, прижавшись к его мерно вздымающейся груди, глядя, как вянет на мраморном животе темно-красный цветок».

Сочетание живого «цветка» с «мраморным» телом подчеркивает фальшь происшедшего: для Марины это было совокуплением с временно ожившей статуей.

Естественно, что такая близость не делает партнеров ближе. Посткоитальный разговор ведется на непонятном для Марины французском языке. Неспособная разделить наслаждение любовника, она не может понять и его слов. Ему, впрочем, теперь не о чем с ней говорить, а, как было известно еще Алисе в Стране чудес, «когда не знаешь, что говорить, говори по-французски». У любимого (подозреваю) автора Сорокина Льва Толстого Пьер Безухов объясняется со своей будущей женой и ложной любовью Элен на французском, а с настоящей, Наташей, — по-русски.

Именно в этой части книга приближается к порнографии, но лишь потому, что автор прибегает к своему любимому приему — сплошному повествованию. Уравнивая в правах запретные детали со всеми остальными, Сорокин не выделяет, а прячет в обыденном эротическую составляющую своей прозы. Отказавшись как-либо цензурировать текст, Сорокин ведет повествование единым неразрывным потоком, втягивающим в себя все без исключения попутные обстоятельства. Ни одно существительное не остается без уточняющего определения: «желтый кубинский сахар в краснодарском чае». (Все подробности достоверны и узнаваемы, особенно для читателей моего возраста: мы с Мариной — ровесники.) Каталогизируя бесконечные приметы времени, автор создает массированную иллюзию подлинности. Но на самом деле это — набор этикеток, терпеливо до назойливости перечисляющих штампы двух поколений. Если отец Марины читает Хемингуэя, то она — Сашу Соколова.

Тщательно выписанная «жизнеподобная» словесная ткань (условно говоря, проза Гладилина) представляет нулевой — базисный — слой в речевой конструкции романа. Отсюда книга, озираясь и оглядываясь, отходит в иные повествовательные сферы, каждая из которых перехватывает сюжет и поднимает градус рассказа.

Как только Марина находит лесбийскую любовь, в текст вступает другой язык. Клинический стиль половых описаний постепенно, в ритме страсти, сменяется все более взволнованным письмом. При этом описания все еще скрупулезны. Невидимый свидетель, рассказчик подглядывает и подслушивает, отмечая каждую подробность сцены совращения Марины: «Ловкие руки сняли с нее платье и трусики, потом с электрическим треском содралась Маринина водолазка, приглушенно зыкнула молния брюк…»

Но тут же все эти хвастающиеся точностью детали — «электрический треск» и «зыкнувшая молния» — уступают романтическому стилю, который переводит натуралистические описания плотской любви в туманные и возвышенные метафоры, исподволь приводящие читателя к своему источнику — девичьим дневникам. Переход от механики секса к риторике любви протекает параллельно акту и укладывается в абзац.

Для мужчин Марина — послушный робот секса, для женщин — амазонка однополой страсти. Перечень ее первых 29 побед, казалось бы, должен убедить нас в том, что Марина с наслаждением освоилась со своей ролью. Но дневник лесбийского эроса — лишь путь к бездне.

( Read more...Collapse )

Сочинительство как любовь

— Литературовед Александр Генис сообщает, что при вашей первой встрече на вопрос «Зачем вы пишете?» вы ответили: «Когда не пишешь, страшно». А почему страшно?

— Я это Саше сказал, наверное, лет двадцать пять тому назад. Импульс у меня один: написать такое, чтобы я сам удивился. Главное — удивить и обрадовать себя. Если это получится, тогда ты удивишь и других. Именно поэтому я стараюсь всякий раз начинать заново, писать в разных стилях, искать какие-то новые сюжеты.

— Чтоб вам не было скучно?

— Да. И еще: пиши, когда хочется писать, а не когда нужно. Это самое ужасное, я всегда с собой по этому поводу борюсь: надо, чтобы всё было естественно. Как и в любви, например.

— Другое знаменитое ваше высказывание: «Это только буквы на бумаге».

— А это я лет тридцать назад сказал.

— Как вы думаете, почему вокруг столько людей, для которых книги — не просто буквы на бумаге? С одной стороны, есть оскорбленные чувства верующих, с другой — слово штука мощная, она может произвести в вас и во мне какой-то переворот...

— Сегодня, через тридцать лет, я скажу, что книги — это, конечно, не только буквы на бумаге. Слово — штука, для людей пока важная, хотя последние лет пятнадцать изображение сильно потеснило слово... Мне кажется, надо меньше рефлексировать на этот счет. Когда писатель, художник, певец задумывается: «Зачем я это делаю?» — он волей-неволей останавливается. Обычно такие мысли приходят в период простоя: ты не можешь писать, нет идей, нет драйва, и ты думаешь: «Зачем это всё?» Опять же, прошу прощения, это можно сравнить с любовью. Влюбился в кого-то, был роман, потом кончился — а зачем это всё? Такие мысли вполне естественны, потому что хочется жить осмысленно. Но стоит накатить волне, как она все эти мысли смахнет — и пойдет текст, и ты будешь жить только им, заниматься чистым творчеством, ставить перед собой чисто литературные задачи.

( Read more...Collapse )

смотреть с 44-й минуты

программа «Познер»: гость Теодор Курентзис

«Первый канал», 4 июня 2018 года

отсюда

Тбилиси, 31 мая 2018 года

Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, выпустивший «Триумф времени и бесчувствия» (так звучит оригинальное название Il trionfo del Tempo e del Disinganno в переводе Алексея Парина, стоявшего у истоков проекта), совершил показательный прорыв в области продюсерского театра: оратория Генделя на Малой сцене стала едва ли не первым спектаклем, играемым в регулярном российском музыкальном театре, где все без исключения артисты – не только певцы, но и оркестр – наняты со стороны. Если знать, что осенью в том же театре планируется возобновление «Войны и мира» Прокофьева, где как раз во всю ширь демонстрируются силы штатной труппы, то придется признать, что театр на Большой Дмитровке научился одновременно применять полярные кадровые стратегии.

Музыку Генделя исполняет оркестр Questa Musica под управлением Филиппа Чижевского, состоящий из лучших музыкантов Москвы, владеющих наукой стиля барокко: с первых же звуков увертюры зал проникается упругим, собранным ритмом и чистыми звуками настоящих старинных инструментов. Как у настоящего современного аутентиста, барокко у Чижевского звучит молодо и броско – чаще стремительно и легко, порой завороженно и бесплотно. В партию континуо к органу, теорбе и барочной гитаре добавлен арабский уд, вносящий в аккомпанемент толику опиума.

В оратории Генделя обмениваются ариями четыре аллегорических персонажа. Трое из них – контратеноры, заменяющие певших на римской премьере 1707 г. кастратов. Персонажа по имени Красота поет молодой немец Филипп Матман, который справляется с высокой и виртуозной партией, оставаясь нежнейшей душой всего спектакля. Не менее виртуозна партия Наслаждения – ее ведет американский кореец Винс И, обладатель трогательного детского тембра: именно из его уст раздается хитовая ария из оперы «Ринальдо», впервые появившаяся у Генделя именно в этой оратории. Партию Бесчувствия исполняет самый зрелый мастер из всего квартета – канадский кореец Дэвид Ди, чей мягкий тембр дополняется философскими баритоновыми низами. Персонажа по имени Время поет испанец Хуан Санчес – единственный тенор, не отстающий от коллег в подвижности и диапазоне голоса.

Сердца четырех

Оратория Генделя, в ходе которой на обладание Красотой с переменным успехом претендуют три остальных персонажа, поется в итальянском оригинале, однако сопровождается русскими титрами, по которым бегут строки Владимира Сорокина. Знают ли певцы о содержании «кавер-версии» либретто, написанной русским писателем? По сути она не слишком спорит с оригиналом, написанным Бенедетто Памфили: это тоже барокко, только образца XX–XXI вв. Но если образы Красоты, обреченной на гниение, напоминают о раннем Сорокине, а квартет артистов начинает невольно напоминать «Сердца четырех», то во втором действии возникает мощный и печальный образ белого озера, куда стекается равным образом сперма праведников и насильников, – это уже Сорокин образца поздних эпопей.

Подобная динамика выстраивается и в режиссерском решении Константина Богомолова, в силу разницы поколений открывшего Сорокина тогда, когда писатель уже успел проделать существенную эволюцию – от концептуализма, во многом построенного на эпатажном диалоге со всем корпусом нормативных эстетик, до обретения нарратива и прямого высказывания.

В первом действии Богомолов стремится создать сценический эквивалент раннему Сорокину, а в роли нормы, с которой ведутся провокационные баталии, выступает сама ситуация посещения культурным зрителем оперного театра. В ход идут неполиткорректные тексты, написанные самим Богомоловым и возникающие на видеоэкранах; костюмы трансвеститов на певцах (модельер – Александр Терехов); искусство драматических актеров, умеющих орать и биться; и даже живая собака, утоляющая аппетит в декорациях морга (сценограф – Лариса Ломакина). Тертый зритель знает, что это только театр, где ни одно животное не пострадало, – менее искушенный может испытать сложные чувства, особенно если в его намерения входило насладиться музыкой Генделя, как известно не прославившего себя в качестве композитора, создавшего песню «Крылатые качели».

Центральным персонажем первого действия является маньяк Чикатило – фигурант неофициального искусства позднесоветских времен. В итоговом для эпохи стихотворении Алины Витухновской конца 1990-х сущность героя определена в контексте культуры: «Чикатило – это Жене преступления, последний Сорокин нормы». Сегодня первое действие оратории Генделя в постановке Богомолова выглядит как ретро – дань русскому концептуализму конца ХХ в.

Однако во втором действии аттракционы неожиданно кончаются: певцы появляются одетыми, при поддержке «Русмоды», в новехонькие пиджаки и брюки. Цепочка арий складывается в подобие гей-драмы, проникнутой глубиной чувства. Зал, вслед за режиссером, начинает верить музыке, написанной композитором, который не был геем, но осадок остался, а эстетика титров Сорокина модулирует в новую искренность и романность 2000-х: чувствуется белизна и холод «Льда», необъятное время «Мишени». В конце следует реприза аттракционов, но поражают не они, а двоякий финал: на видео Красота покоится в гробу, на сцене тот же гроб стоит пустым – возможно, кого-то ожидая.

В лучшие моменты второго акта «Триумф времени и бесчувствия» напоминает по настроению вокальную пьесу «Свинцовое эхо» на стихи Хопкинса другого соавтора Владимира Сорокина – Леонида Десятникова. Спектакль по оратории Генделя тоже о Красоте, которой не суждено быть вечной. Оперные артисты играют тему крупно и остраненно – как требует режиссер Богомолов, как диктует риторическое искусство барокко. Внешние моменты спектакля, огорчившие многих ценителей оперы, могли бы быть заменены другими. Главное же – в том повороте, который случился по ходу спектакля.

В начале второго акта музыкальная структура оратории Генделя по-прежнему состоит из чередования арий, но их последовательность здесь образует несколько большую цельность, нежели в первом акте, – и режиссер, на словах декларирующий равнодушие к музыке, сумел это услышать. Такое могло случиться в силу его особого творческого метода: Богомолов не является на репетицию с готовым решением, а ищет его на ходу, поневоле прислушиваясь к музыке и начиная ее ощущать. Это большой плюс дебютанта в сравнении со многими его коллегами из драматического театра, приходящими в оперу с концепциями, придуманными на основе либретто.

Мы можем всерьез надеяться на то, что в оперном театре появился новый ценный кадр.

отсюда

Тбилиси, 1 июня 2018 года

отсюда

Тбилиси, 31 мая 2018 года

отсюда

21. Internationales Literaturfestival Leukerbad, 1 июля 2016 года



отсюда

Ilia State University, 06.11.2014

შეხვედრა ვლადიმირ სოროკინთან

შეხვედრა ცნობილ რუს მწერალთან ვლადიმირ სოროკინთან. ილიას სახელმწიფო უნივერსიტეტის გამომცემლობამ გამოსცა მისი ყველაზე ცნობილი წიგნი „ოპრიჩნიკის დღე“, რომლის მთარგმნელიც ამავე უნივერსიტეტის პროფესორი, ნოდარ ლადარიაა.

თბილისის წიგნის მე-20 ფესტივალის პროგრამა

31 მაისი, ხუთშაბათი

14:30-15:00 – ვლადიმირ სოროკინის რომანის „ქარბუქი“ (მთარგმნელი – სერგო წურწუმია) წარდგენა. გამომცემლობა „ინტელექტი“ და საქართველოს წიგნის გამომცემელთა და გამავრცელებელთა ასოციაცია. მე-11 პავილიონის მთავარი სცენა.

видео 1: https://www.facebook.com/GamomtsemlobaIntelekti/videos/964423560384027/

видео 2: https://www.facebook.com/GamomtsemlobaIntelekti/videos/964457160380667/

30 марта мая 1995 года, 23 года назад в наше библиотеке прошла презентация книги Владимира Сорокина "Тридцатая любовь Марины" #хроники_чеховки

Владимир Георгиевич Сорокин — русский писатель, сценарист и драматург, художник.

Один из наиболее ярких представителей концептуализма и соц-арта в русской литературе. Автор десяти романов, а также ряда повестей, рассказов, пьес и киносценариев. Лауреат премий Андрея Белого, «НОС», «Большая книга» и других, номинант Международной Букеровской премии. Подробнее о жизни и творчестве Сорокина можно узнать на официальном сайте писателя: http://www.srkn.ru/

Тбилиси, 30.05.2018 (via Gvantsa Jobava)

В Тбилисском международном книжном фестивале принимает участие писатель Владимир Сорокин. В 21:00 по Тбилиси он представит грузинскому читателю свою книгу “Метель” в Доме писателя.

В 2010 году повесть Сорокина “Метель”, затрагивающая тему вымирания интеллигенции, получила премию “Новая словесность” (“НОС”). В 2011 году за эту же повесть писатель стал обладателем второй премии ежегодной Национальной литературной премии “Большая книга”.

Сорокин один из скандально известных российских писателей. Он не раз подвергался цензуре. Его произведения были запрещены Советским режимом и только 1989 году впервые стали доступны широкой публике.

В 2002 году молодежная организация “Идущие вместе”, которая ассоциировалась с российской властью, установила на Театральной площади Москвы бутафорский унитаз. В компании пенсионеров из Подмосковья они бросали самиздатовские брошюры с цитатами из романа “Голубое сало”, предварительно залив их хлоркой. Сам пенопластовый унитаз вскоре пал жертвой экстремистской организации “Красные партизаны” — они взорвали его 400 граммами тротила у входа в офис “Идущих вместе”. Владимир Сорокин тогда подал иск на “Идущих” о “нарушении авторских прав”, а “Идущие вместе” подали иск на писателя Владимира Сорокина, обвинив его в распространении порнографии (элементы порно активисты движения усмотрели в эпизоде совокупления Иосифа Сталина и Никиты Хрущева в романе Владимира Сорокина “Голубое сало”). Оба иска так и не получили ход.

Как литератор сформировался среди художников и писателей московского андерграунда начала 80-х. Первая публикация произошла в 1985 году в эмигрантском парижском издательстве «Синтаксис»: роман «Очередь» вышел сначала по-русски, а потом был переведен почти на все европейские языки.

Книги Сорокина вызывали бурные дискуссии в СМИ, споры, а иногда и судебные разбирательства («Голубое сало», «Лед»). Наиболее известны книги «День опричника», «Ледяная трилогия», «Голубое сало», «Пир», «Сердца четырех», «Роман», «Норма», «Очередь».

Книги Владимира Сорокина переведены на двадцать языков. На Западе его романы публиковались в таких издательствах, как Gallimard, Fischer, DuMont, BV Berlin, Einaudi, Ambo, NYRB, Farrar.

На Тбилисский международный книжный фестиваль Сорокин приглашен в качестве почетного гостя.

თბილისის წიგნის საერთაშორისო ფესტივალზე მონაწილეობის მისაღებად, საქართველოში რუსი მწერალი და დრამატურგი ვლადიმირ სოროკინი უკვე ჩამოვიდა. Artnews-ის ცნობით, დღეს 21:00-ზე საქართველოს მწერალთა სახლში მისი ბოლო წიგნის „ქარბუქი” პრეზენტაცია გაიმართება.

ის ერთ-ერთი სკანდალური მწერალია, რომელიც რუსული ცენზურის მსხვერპლი არაერთხელ გამხდარა. მისი წიგნები საბჭოთა კავშირში იკრძალებოდა, პირველად კი მხოლოდ 1989 წელს გამოქვეყნდა. 2002 წელს, სოროკინის წინააღმდეგ ვლადიმერ პუტინთან ასოცირებულმა ახალგაზრდულმა მოძრაობამ კამპანია დაიწყო. ამ მოძრაობის წევრებმა სოროკინის წიგნები რუსეთში საჯარო დაწვეს.

ფესტივალში, რომელიც 31 მაისი - 3 ივნისის პერიოდში თბილისში გაიმართება, სოროკინი და ბერნარ ლ. მორი საპატიო სტუმრით სტატუსით მიიღებენ მონაწილეობას. მწერლები საქართველოში გამომცემლობა „ინტელექტისა“ და გამომცემლობა „არტანუჯის“ მოწვევითა და საქართველოს წიგნის გამომცემელთა და გამავრცელებელთა ასოციაციისა და ნორვეგიული ორგანიზაცია „ნორლას“ მხარდაჭერით ჩამოვლენ.